«Я бы хотел, чтобы была книга, назвал бы ее «Вера»…» Павел Кондратьев, 18 марта 1944 г. Военные письма Павла Кондратьева Вере Матюх представляют собой уникальный памятник эпистолярного жанра, где переплавились война, любовь, кубизм. Переписка охватывает период с 25 июня 1942 г. по 22 апреля 1946 г. и включает 41 корреспонденцию, в том числе 38 писем и 3 почтовых карточки. Первое письмо написано Кондратьевым в поезде из блокадного Ленинграда в эвакуацию на Алтай.

Позади – первая блокадная зима, пережитая, увы не всеми, с бомбежками, артобстрелами, голодом и изнурительной работой на оборонительных сооружениях, в госпитале, на военном аэродроме и, редкое счастье, по художественной части. Весной блокадного 1942 года, вспоминает Кондратьев в интервью Нине Суетиной, Н.Суетин «предложил оформить книжную выставку в помещении Радиоцентра (это бывшее кино на углу Караванной и Малой Садовой). И мы там две недели работали. Причем, мы вместо гонорара попросили что-нибудь с продуктами, и нам дали пропуск в столовую, где был завтрак и обед, довольно приличные, без вырезки талонов» (1).

Впереди у Кондратьева – вся война: на Алтае он задержится чуть более двух месяцев и в сентябре 1942 г. снова вернется на Ленинградский фронт начальником маскировочной службы 8-й авиачасти ВВС-КБФ (спасибо Э.М.Криммеру, который организовал его вызов). С этой авиачастью Кондратьев победоносно пройдет всю Прибалтику, Пруссию, Германию, заслужит орден Красного знамени, медали «За боевые заслуги», «За оборону Ленинграда» и другие.

Корреспондент Кондратьева – художник Вера Федоровна Матюх. С ней Кондратьев познакомился в 1931 г., когда Матюх приехала в Ленинград из Харькова. Там она закончила Харьковский художественный институт по мастерской  Василия Ермилова. Они встретились на теннисном корте «Печатников» и эта встреча оказалась длиной более чем в полвека (до смерти Кондратьева в 1985 г.). «Случайная встреча на теннисном корте, - вспоминает Вера Матюх, - превратилась в дружбу на всю жизнь…, стала фактически моей школой. Его указания, критика, близость, присутствие помогали мне во всем всю жизнь» (2).

«Он был намного старше меня, - продолжает Вера Матюх в интервью 1999 года, - потому что 10 лет тогда была большая разница. Он сразу начал меня учить, показывать свои работы и знакомить со своими друзьями. Это были очень хорошие художники: Л.Юдин, Э.Криммер, Т.Певзнер, К.Рождественский, и все они потом стали и моими друзьями благодаря Кондратьеву. Мы очень подошли друг другу во всем, и так было до самого конца» (3).

Войну Вера Матюх встретила в Ленинграде, чудом уцелела в страшную зиму 1941-1942 гг. с новорожденным ребенком на руках. «Съели 8 кошек, - вспоминает Матюх и добавляет с сожалением, - при моей любви к животным» (2). Весной 1942 г. ей с семьей удается эвакуироваться в Казань, где тогда находились родители мужа. В 1943 г. Матюх переезжает в Москву, где работает в московских издательствах вплоть до возвращения в Ленинград в 1948 году.

«Война, Блокада! - вспоминает Вера Матюх, - Веселье кончилось, но дружба, искусство осталось… Кондратьев ушел на фронт. Мы потеряли друг друга но ненадолго. Он стал мне писать письма с фронта, сперва не зная «куда». Но, удивительно, все его письма меня нашли также как и мои ему письма, просто «на фронт». Его фронтовые письма у меня сохранились. В них, кроме Войны и его жизни на фронте, очень многое было посвящено искусству. И там он видел, думал, мне передавал свои впечатления, открытия, не забывал искусство. Мои письма, которые он тоже хотел сохранить, попали вместе со всеми его вещами под бомбу и уничтожены» (2).

КУБИЗМ

Кондратьев большое значение придавал теории искусства («мозговик» - прозвали его друзья-художники), правильной методологии работы художника. «Я совершенно убежден, что без правильного, точного метода работы невозможно будет сделать хотя бы что-нибудь удовлетворительное» (01.03.1943) (4). Едва вырвавшись из осажденного Ленинграда в короткую передышку на Алтай, не успев, как следует, отоспаться и отъесться, Кондратьев систематизирует свои записи - высказывания учеников Малевича: Рождественского, Юдина (погиб 10.11.1941), Суетина. Снова копирует Сезанна и Пикассо.

«Вам сейчас очень нужно серьезно рисовать, - советует он Матюх. - Подолгу, на одном и том же рисунке, до дыр. Попробуйте копировать Матисса, Пикассо и Сезанна, только карандашом и только линейно. Постарайтесь, чтобы только через линию передать форму. Не смущайтесь, если для этого Вам придется отклоняться от оригинала – это неизбежно – у Вас рисунок, а не живопись. Постарайтесь почувствовать (это легче при копировании), как одна линия связана с другой, почувствуйте это родство линий – это первая ступень на долгой дороге рисунка. Почувствуйте, что линии не могут и не обязаны дотошно обрисовывать предмет, что форма требует угасания подчас линии, подчас уничтожения ее, а подчас колоссального усиления ее… Потом рисуйте промежутки между предметами и телами, также как форму, как и самый предмет, это то, что ни один натуралист не понимает и не сумеет понять» (06.10.42).

В военной переписке Кондратьева с Матюх проявилась сущность Кондратьева-наставника. Эти качества спустя два десятилетия станут основой «круга Кондратьева». «Он был по натуре «наставником»», - пишет в своих воспоминаниях Вера Матюх (2). В этот Круг Кондратьева помимо Матюх войдут в 1960-е годы Владимир Волков, Владимир Жуков, Галина Молчанова, Валентина Поварова, Леонид Ткаченко, Борис Калаушин и другие ленинградские художники.

В письме от 23.06.43 Кондратьев предостерегает Матюх от бездумного копирования природы, формулируя одно из главных положений будущего Круга: «Ведь натура сама по себе … не дает ни готовой гаммы, ни … построенного рисунка. Помните, и Сезанн, и другие мастера постоянно говорят, что художник все несет в себе, а все дело только в том, что эти пластические элементы, присущие именно Вам, найти в природе, в мотиве и через них выразить и природу и себя. Поэтому я Вам советую очень серьезно (постоянно!) копировать карандашом и Сезанна, и Матисса (что есть под рукой). И одновременно делать быстрые, чисто эмоциональные рисунки на живой природе... И старайтесь в этих быстрых рисунках все время смотреть очень широко, видеть основные направления, пропорции (пропорции в смысле ритма, а не количественной соразмерности). И рисовать все это, не заботясь о нарядности и парадности рисунка, как бы дика, запутанна и невероятна казалась форма, в которые выльются Ваши быстрые ощущения. И Вы убедитесь, что очень скоро у Вас пойдет рисование совсем не предметного характера, хоть это и будут, может быть, внешне и каракули. И Вы убедитесь, что иные ощущения и не выразить без какой-то деформации тех или иных элементов природы, - она у Вас возникнет сама собой» (23.06.43).

В мае 1944 г. Кондратьев формулирует Матюх методологию, которую сам применит в полной мере только в 1970-1980-е годы в циклах «Катастрофы» и «Сестры милосердия»:

«… попробуйте, рисуя с натуры, подойти от ритма и сначала только ритмики линий, стараясь их увидеть как бы единым потоком, устремленным в рисунке в ту или иную сторону, скорее, это будет ниспадающий поток, по диагонали, или приближаясь к вертикалям... В натуре берите только те линии, что Вам помогают, жертвуя и опуская другие (хотя бы на первое время). Все это очень важно для того, чтобы получить клетчатку самого рисунка, его пластическую структуру, его мясо. У Вас при таком подходе рисунок (вся его совокупность линий) получится как бы устремленным в ту или иную сторону. И при этом рисунок будет нарисован только одним ощущением, чего добиться иначе очень трудно… Где появится ритм, появятся и пропорции, а где пропорции, там и форма… (10.05.44). К слову сказать, этот ниспадающий поток струящихся диагональных линий и у Матюх проявится в акварелях и литографиях только с 1980-х годов. (см., например, «Лужи», 1981, «За грибами», 1984, «Портрет В.Волкова», 1989 и др.).

ВОЙНА

Война, смерть проходят через все письма Кондратьева. Но остроту ужасов и страданий стерла первая блокадная зима 1941 года. Как-то спокойно, по-будничному обстоятельно и размеренно рассказывает Кондратьев в первом письме обстановку в Ленинграде летом 1942 года:

«… В Ленинграде все идет по-старому, только стало теплее, и от этого легче, конечно. Живут только на паек, который, правда, теперь выдается полностью и без очередей. Ну, а достать что-либо совершенно невозможно – покупать и менять запрещено. В ЛОСХе – народ сволочь по-прежнему. Много умерло уже на «большой» земле. Жалко Юдина – Суетин мне сказал, что в ЛОСХе получено официальное сообщение об этом.

Бомбежек много не было, но зато массированные... Артобстрелы ежедневны. Город чист так (вычистили в апреле), как никогда не был. Ходят 4 трамвая (маршруты). Вода есть почти в каждом доме, но не в квартире. Ну, а в общем, людей постигает та же участь, что и зимой, с той только разницей, что все это можно видеть только до 8 утра. Не жалейте, Вера, ни о чем. Правильно сделали, что уехали, только работайте» (25.06.42).

Кондратьев вспоминает в письмах погибших друзей-художников (Л.Юдина, Т.Певзнера, И.Еца) и что пришлось пережить в начале войны: «И очень вдруг остро встала в памяти осень 1941 года, все то, что пришлось пережить тогда в тех местах – и штурмовики, и бомбежка, и работа, и бесконечный поток людей на дорогах с лопатами и мешками, и пожары ночью, и как раненые стонут по обочинам дороги, и ослепительные вспышки выстрелов, и свист снарядов, и та тревога, с какой мы возвращались в город, и вой сирены первой воздушной тревоги, когда мы вошли в него рано утром. Чувство такое, как будто вдруг всего этого очень реально коснулся. И вот теперь едешь мимо этого на машине, и все это незримо, но очень, очень реально стоит по сторонам. Все это живет и присутствует в обгорелых домах, разбитых деревьях (вернее остатках деревьев), занесенных снегом, остовах трамваев, колючей проволоке, надолбах, дотах, дзотах, разбитых танках и пушках» (06.03.44).

Не просто и не быстро проходит адаптация Кондратьева-художника к тяготам воинской жизни и обязанностям военного офицера. «Художник торчит из всех рукавов», - жалуется он в письме от 01.03.43. Особенно тяжело эти тяготы воспринимаются  «при моей прежней созерцательной жизни», признается Кондратьев в письме от 14.12.42:

«… О себе я мало что могу сказать. Звание у меня интендант 3 ранга – попросту одна шпала, а работаю начальником маскировочной службы одного из подразделений. Работа для меня, в смысле понимания того, что нужно и как нужно, - не трудна (как и для всякого художника было бы на этом месте). Но чисто административные функции, всякие хозяйственные заботы, непосредственное руководство работами при ограниченности средств и времени – вот что совершенно лишает сна и отдыха. В этом отношении – совершенно сумасшедшая работа. Прямо голова идет кругом. Нет ни времени ни почитать, ни подумать, и о живописи даже и помечтать не приходится…

… У меня куча неприятностей из-за всяких учетных и административных моментов. В общем, взыскания приходят быстро, а всякие другие вещи чрезвычайно медленно. Вся эта хлопотливая хозяйственная деятельность портит мне все настроение и попросту угнетает…

… Я до сих пор никак еще не привык к военной жизни… Работать трудно – все преодолевать приходится крайним напряжением воли. Мне все это, при моей прежней созерцательной жизни, можете представить сами, довольно трудно…» (14.12.42).

Летнее наступление 1943 года всё приводит в движение и еще более накаляет атмосферу аэродромной службы:

«… У нас такая обстановка – не видишь ни дня, ни ночи; вернее, все это видишь, только вот спать мало приходится, больше 3-4 часов не удается. На днях в парикмахерской заснул, пока брили, и проснулся, когда пришпарили компрессом. Опять после весеннего затишья у нас началась война…» (18.06.43). Но и здесь всё происходящее Кондратьев воспринимает сквозь призму искусства. В этом же письме он замечает: «Столько видишь интересного – очень острого по ритмам, по пропорциям, и все это в совершенно безмятежной природе. Я Вам писал, что мной все время владеет это ощущение острой ритмики военной техники, одушевленности ее и мирной, полной лирики природы. Чувство совсем сюрреалистическое. Думаю, что сейчас написать бы не сумел – нет этих средств сюрреализма... Главное, сейчас вижу ритмику, это раньше для меня был камень преткновения» (18.06.43).

В конце 1943 или в самом начале 1944 года у Кондратьева случается неожиданная и счастливая оказия в Москву, где происходит короткая и единственная за всю войну его встреча с Верой Матюх. «Для меня Центральная гостиница, - пишет он в письме от 07.02.44, - сейчас связана с Вами, и все время я о Вас думаю».

Не успев вернуться из Москвы, Кондратьев вливается в мощное передвижение войск и аэродромных служб:

«Я не мог все это время Вам написать, потому что у нас не была налажена связь с внешним миром. Нам пришлось …. в течение нескольких часов собраться и ехать. И вот уже порядочно дней, как я живу жизнью в совершенно бешенном темпе… Место, где я теперь нахожусь, очень красиво, очень интересно в изобразительном отношении, но все, буквально все разрушено, взорвано и сожжено. Мы приехали на другой день после ухода немцев, когда кругом все еще дымилось, горело, взрывалось. Очень много фрицевских минированных сюрпризов ...

… Что Вам еще написать? Фронтовые дороги – это едешь, едешь только по колее, по краям вешки с натянутой проволокой, за ними мины, мины без конца. Под городом ничего не узнать – ни Петергофа, ни Стрельны, ни Красного села – везде обвалившиеся стены, груды кирпича, остатки деревьев, все изрыто, торчат руки, ноги из снега, куча разбитой техники – танков, самоходных орудий, чего хотите. И очень пусто кругом, только снег метет. А было … сначала днем грохот и гром боя, ночью сияние ракет над фронтом, целые люстры осветительных бомб, струи зенитных автоматов, десятки прожекторов, вспышки взрывов и выстрелов и над головой сплошной конвейер наших самолетов. Это было посильнее прорыва блокады…» (07.02.44).

Последовавшее затем наступление осени 1944 года кардинально меняет оседлую жизнь Кондратьева – вчерашний художник, начальник маскировочной службы становится боевым офицером. Хорошие знания географии превращают Кондратьева в штурмана боевой колонны: «Я исколесил за эти два месяца всю Прибалтику вдоль и поперек, сделав, вероятно, более 4 тыс. км в кабинке автомашины. Два раза я водил колонны от Ленинграда до Пруссии» (30.11.44). Это было очень интересное, но и очень опасное время. В головной машине, передвигаться приходилось крайне осторожно, особенно ночью, всегда с автоматом на коленях, всегда четко в колее, чтобы не выскочить за вешки минных заграждений.  Однажды, проскочив передовую, чуть не попали в лапы немцам, в другой раз провалились с мостом в реку, потом выскочили на минное поле (пришлось вызывать саперов). Он видел, как работают «катюши», как падают убитые люди и лошади. «Их очень много, один боец сказал - они же не могут спрятаться в щель» (30.11.44). Но и тут Кондратьев не был бы художником, если бы в этом же письме не заметил: «Разрушения придают пейзажу остроту и трагизм (вот непочатый угол для работы художникам). Я не помню в живописи ничего, что имело бы в себе эти ощущения убитых и погибших городов. И при этом совершенного для меня ясно, что передать и выразить эти ощущения можно средствами только новой живописи. Оставшиеся трубы стоят как архитектоны… И я полон сожаления, что нет владения этими средствами новой живописи» (30.11.44).

ЛЮБОВЬ

Отношения Павла Кондратьева и Веры Матюх – это высокая поэзия – чувства и отношения высокого порядка, не поддающиеся пониманию с позиций обычных отношений мужчины и женщины. В них есть все: любовь, дружба, товарищество, наставничество и многое другое. Чего больше – судить читателю.

Точно подмеченная Львом Мочаловым «идеальная любовь» к Прекрасной даме, как и весьма ироничное его замечание о любви «через улицу» (5) – это лишь одна сторона отношений. Военная лирика «мужчины на войне», действительно, проходит через все письма Кондратьева:

«Вера, моя милая, родная, дорогая!

Сейчас глубокая ночь. За окном буря, свистит ветер, дождь, снег. Я сижу на своем дежурстве. Тихонько покуриваю и с глубокой, глубочайшей нежностью думаю о Вас. О том, как мы с Вами дружили, как Вы у меня бывали, что было и что не случилось. Мне хочется Вам передать, как сильно мне хочется быть с Вами, как хорошо мне стало, когда я вчера получил от Вас письмо, как сильно оно меня взволновало …» (01.03.43).

Однако в обращении к Прекрасной даме часто появляется «мой друг любимый» (05.09.43), «мой нежный друг» (14.06.45). А признания: «Когда думаю о Вас, думаю и о живописи…» (14.07.43), «Думаю очень много о живописи, о Вас» (07.06.44) заставляют задуматься о том, что Прекрасная дама (как объект любви и обожания) далеко ни единственный властитель дум художника. Или образ Прекрасной дамы – это соединение «любимого друга» и Искусства. Так в последнем письме от 22.04.46 Кондратьев успокаивает Матюх: «…время – лучший целитель, и Вы снова приметесь за это неблагодарное изобразительное искусство под моим неусыпным и благосклонным оком. Потому что все же это – самое интересное и увлекательное, что есть на белом свете. Даже девушки с этим конкурировать не могут» (22.04.46).

В любом случае, отношения Кондратьева и Матюх – это пример очень крепких, дружеских и весьма доверительный отношений. Так, в первую блокадную зиму 1941 года случилось какое-то большое несчастье, возможно гибель близкого человека, в чем себя винит Вера Матюх. «Дорогая моя Вера, - успокаивает ее Павел Кондратьев, - не надо себя мучить мыслями ни о чем, что было. Тем более считать себя в чем-то виноватой. Абсолютно Вы ни в чем не виноваты. В такой беде, какую мы все испытали зимой 41-42 гг. в Ленинграде, виноватых среди тех, кто был в городе, нет. Смотрите на все это шире. И виновников нужно искать по ту сторону фронта. Ну много ли Вы… могли сделать? … Кончилось бы только тем, что погибли и Вы, и ничего бы от этого не изменилось… Какими словами мне Вам сказать, чтобы Вы не печалились, не брали на себя несуществующей вины и прежде всего выбросили из головы мысль о том, что за виной следует возмездие, что Вы должны его понести …» (29.08.43).

С Матюх обсуждает Кондратьев тяжелую ситуацию с застрявшей на Алтае женой и ее больной матерью (кончившейся разводом). Ей первой сообщает о знакомстве в Таллинне с девушкой-эстонкой (ставшей вскоре его второй женой). Матюх адресованы его слова об искушении судьбы: «Вы не правы, что так браните меня в письме по поводу мастерской. Их нет. В Ленинграде все уже демобилизовались, и никто мастерских не имеет (их расхватали в прошлом году). Меня можно упрекнуть, что я не хлопотал об этом раньше. Но право, пока шла война, чувство было такое, что не следует думать о материальных устройствах в будущем. Я столько видел примеров, когда люди великолепно устраивали для себя будущую жизнь, и оказывалось, что им уже не нужно было об этом думать, что все это было искушением судьбы. Не думайте, что это чувство у меня лично было, у очень и очень многих, кто не очень толстокож… Я, право, не жалею ни о чем …» (09.12.45).

Также и Матюх говорит Кондратьеву: «Вы меня страшно понимаете…» (01.01.45).

Приведенные отрывки говорят о высоком уровне взаимопонимания и одинаковой системе ценностей Кондратьева и Матюх. И Искусство – в числе первых из них.

Завершить этот краткий очерк об удивительных отношениях двух людей и художников хотел бы словами Павла Кондратьева, вынесенными в эпиграф:

«Я бы хотел, чтобы была книга, назвал бы ее «Вера» и в ней были Ваши письма, все что я о Вас думаю и кое-что, что я Вам писал…

Вы сейчас – и любовь, и очень большая тревога, и большая тоска, и моя дружба. Вы мне очень дороги… (18.03.44).

Мне кажется, я Вам кое-что давал в живописи и, думаю, сумею дать и в будущем, и Вы для меня нечто вроде ребенка, которого я произвожу на свет и никак не могу произвести за собственным неумением в этом деле» (19.03.44).

Николай Кононихин, 22.12.2013 г.

Примечания:

1. Интервью Павла Кондратьева - Нине Суетиной, 30 октября 1983 г. Ленинград. Магнитофонная запись, расшифровка Н.Кононихина, частный архив, Санкт-Петербург.

2. Матюх В.Ф. Воспоминания о П.М.Кондратьеве, 06.06.1999 г., частный архив, Санкт-Петербург.

3. Кононихин Н.Ю. Интервью с Верой Матюх, 10.05.1999 г./ Художники общества «Аполлон». Второй русский авангард. CD-ROM, Санкт-Петербург, 1999.

4. Кондратьев П. Письмо к В.Ф.Матюх от 01.03.1945 г., расшифровка Н.Кононихина, частный архив, Санкт-Петербург (далее указывается только дата письма).

5. Мочалов Л.В. Павел Кондратьев. Штрихи к портрету по памяти/ Круг Кондратьева. Серия «Авангард на Неве». - Санкт-Петербург: ООО «П.Р.П.», 2005.