Семнадцать лет назад, 6 ноября 1997 года в Музее Н.А.Некрасова открылась выставка «Памяти учителя» - знак памяти и любви учеников Александра Александровича Осмеркина (1892–1953) своему учителю. На выставке были представлены работы Е.Е.Моисеенко, И.И.Годлевского, С.И.Осипова, Г.А.Савинова, О.Б.Богаевской, В.К.Тетерина, Е.П.Антиповой, Е.П.Скуинь, Е.В.Байковой, Н.П.Нератовой, Л.Н.Орехова, В.А.Любимовой. Это была первая и, как оказалось, последняя выставка братства осмеркинцев, посвященная мастерской А.А.Осмеркина (1932-1947) в ленинградской Академии художеств.

	Участники выставки "Памяти учителя". 1997 г.

Многих художников к тому времени уже не было в живых, но многие были живы, и при слове «Осмеркин» молодели на глазах, у них загорались глаза, улыбки заполняли лица, и они наперебой начинали (чуть не сказал «щебетать») изливать свое восхищение учителем. Это был своего рода клан или орден со своей системой ценностей, дисциплиной и взаимовыручкой, причем достаточно закрытый, куда чужаков не очень-то пускали, тем более, без рекомендаций.

Мне повезло, в апреле 1996 года А.В.Баженов познакомил меня с Евгенией Васильевной Байковой (1907–1997), женой Владимира Ильича Малагиса (1902–1974), члена объединения «Круг художников».

Признаюсь, именно интерес к «Кругу» привел меня к Е.В.Байковой, но очень скоро выяснилось, что у нас есть более интересный предмет для разговоров. Дело в том, что незадолго до встречи мне посчастливилось познакомиться с вдовой и сыном Сергея Ивановича Осипова (1915–1985) и приобрести несколько его работ. Вполне реалистичные, казалось бы, пейзажи и натюрморты поразили меня своим конструктивным строением – сдержанные по цвету валёрные «ребра жесткости» неумолимо проступали сквозь изображение и организовывали пространство холста. Это был первый опыт пластики.

Мастерская А.А.Осмеркина. 1939 г.

Оказалось, что Байкова и Осипов закончили одну и ту же мастерскую, и это мастерская Осмеркина. Сейчас я понимаю, что мне повезло вдвойне, так как Байкова была старостой в мастерской и знала об учителе и соучениках все, или почти все. Думаю даже, где-нибудь рядом, на кухне или возле мольберта, но всегда под рукой у нее непременно был институтский журнал, в котором она усердно отмечала все десятилетия, куда судьба разбросала «мальчишек» и кто из «девчонок» остался в профессии.

По крайней мере, именно так называла она своих сокашников, когда рассказывала о них и показывала их на довоенных фотографиях, датированных 1936-1940-ми годами. И почти на каждой фотографии был Осмеркин. «Когда входил Осмеркин, - рассказывала Байкова, как будто это было только вчера, - все затихали. Он сразу начинал говорить о художнике, работы которого видел в Эрмитаже. Приносил репродукции картин и рассказывал о них. Зимой было холодно и голодно. Натурщик не мог стоять. Мы сами приносили дрова и топили. Однажды он долго ставил натюрморт, а мальчишки его съели. Он был возмущен» (1).

Справа: Е.В.Байкова и О.Б.Богаевская. 1938 г.

Аналогия с классным журналом возникла не случайно. Как по расписанию, вскоре она познакомила меня с Ольгой Борисовной Богаевской (1915-2000) и Глебом Александровичем Савиновым (1915-2000), которые вообще мало кого допускали к себе. Их квартира на Каменноостровском проспекте вмещала в себя четыре поколения художников, отчего голова шла кругом. У них я впервые увидел «цвет» - он был главным в натюрмортах и детских портретах Богаевской, в выжженных солнцем саратовских пейзажах Савинова. Но всякий раз художники по-разному использовали его для «выявления цветом формы в пространстве» (2) (эта формула, как позже я узнал, была главной в методе преподавания Осмеркина).

Еще более свободно, по-кубански крепко, без оглядки использовала цвет Елена Петровна Скуинь (1908–1986). Её семена, синие ведра, стручки красного перца, листья табака, початки кукурузы и конечно цветы, много цветов – как будто сошли с московских вывесок начала ХХ века. «Талантливые мои ученики», - говорил Осмеркин, выделяя в числе немногих Елену Скуинь. «На выставке дипломников, - пишет Осмеркин Г.В.Павловскому 29 октября 1939 г., - по-настоящему нашей молодежи нравится только Скуинь» (2).

Слева: Е.П.Скуинь. Справа: Е.В.Байкова и О.Б.Богаевская. 1938 г.

Следующей в «журнале» Байковой значилась Евгения Петровна Антипова (1917-2009). Так я оказался в их с Виктором Кузьмичем Тетериным (1922–1991) мастерской на реке Смоленке с огромными в пол витражными окнами, выходящими на лодочные сараи на берегу, изображенными на картине «Весна. Вид на реку Смоленку» (1968).

«Осмеркин был человеком, преданным искусству, - рассказывала Антипова, - любил поэзию, знал почти всего Пушкина. Знал Париж как свою собственную квартиру (хотя никогда там не был). Его комната была оклеена картой Парижа. Он был человеком искусства, артистом, интеллигентом, человеком большой культуры. Хорошо знал театр, балет, интересовался жизнью искусства» (1).

«А вы знаете, что Годлевский вернулся из Франции», - при очередной встрече сказала мне Байкова, как будто дойдя в классном журнале до буквы «Г». И в истории искусства, которую я осваивал по мастерским ленинградских художников, передо мной открылась страница «фовизм».

Помню, меня поразила фраза Ивана Ивановича Годлевского (1908–1998) о «наших современниках – Матиссе и Пикассо» (2), творчество которых в годы войны они обсуждали с Осмеркины, если у Годлевского выпадали редкие оказии в Москву в командировку. Именно о Матиссе вспомнил я, когда оказался в мастерской Годлевского на канале Грибоедова. Таких ярких, не по-советски («бесстыдно» зачеркиваю) открытых цветов в сочетании с лаконичными, доведенными до плакатных или поп-артовских форм (будь то женская фигура в кресле, красный дом на берегу, или окраска лодок), я не видел никогда.

Иван Годлевский с картиной "Красный дом". 1996.

Еще больше меня поразило, что многие из них были датированы 1950-1960-ми годами! А сам Годлевский в те годы был председателем секции живописи в Союзе художников и главой парторганизации. «Вот тебе и соцреализм!», подумал я. Годлевские (сам художник и его жена Вера Дмитриевна) недавно вернулись из Франции, где в течение 6 лет прошла блестящая череда персональных выставок и аукционов (аукционный дом Друо) в Париже и других столицах Европы.

«Искусству учатся в музее», - любил повторять ренуаровскую фразу Осмеркин. Умению видеть, развитию общей художественной культуры наряду с выявлением индивидуальности студента Осмеркин придавал чуть ли не решающее значение в системе художественного воспитания. «Осмеркин был человеком большой культуры, - делилась со мной воспоминаниями Вера Александровна Любимова (1918-2010), - «французом» с головы до ног. Он часто рассказывал нам о Париже, французском искусстве, импрессионистах, а мы, открыв рот, слушали. Его мастерская была самая живая в Академии художеств. Он так много давал нам своей художнической натурой. Он вливал в нас столько энергии, души, любви к искусству» (1).

Вера Любимова с картиной "Рябиина на скамейке". Фото 1997 г.

С Ниной Петровной Нератовой я познакомился в Музее-квартире А.С.Пушкина на Мойке, 12, где работала моя мама. Помню, как поразила меня своей красотой и осанкой эта уже не молодая, в весьма преклонном возрасте женщина. Тогда я не знал, что она из «осмеркинцев».

Общение с ней пришло позже, когда Байкова открыла журнал на странице «Н» и сообщила, что Нератову за ее красоту называли не иначе как «мадонной ВАХ» (т.е. Всероссийская Академия художеств), причем Осмеркин тоже. В домашнем архиве сохранилась копия фотопортрета Осмеркина с дарственной надписью Нератовой: «Нине Петровне, дорогой и любимой моей замечательной художнице, которой я горжусь, что она вышла из моей мастерской, бывшей у меня в те времена в Ленинграде. Спасибо Нине Петровне, что она осталась верна мне не так, как другие прочие. Благодарный А.Осмеркин. 16 октября 1952 г.» (3).

Нина Нератова в Музее А.С.Пушкина. 1996 г.

Осмеркин проработал в Академии художеств 15 лет с 1932 по 1947 гг.

Борьба с формализмом и космополитизмом, которая развернулась после войны, потребовала новых жертв, и Осмеркин, до конца дней остававшийся «рыцарем живописи», был одной из первых мишеней. В 1947 году его отстранили от преподавания в Ленинграде, в 1948 году – в Москве. 25 июня 1953 года его не стало. В те годы от Осмеркина отвернулись многие коллеги художники, включая Бориса Иогансона, но верными остались ученики. Об этом свидетельствует переписка и частые поездки к учителю в Москву Годлевского, Тетерина, Савинова и др. (2).

Портрет А.Осмеркина с дарственной надписью Н.Нератовой. 1952 г.

«Александр Александрович, - рассказывала Нератова, - был артистом в широком смысле слова: художник, рассказчик, поэт, лицедей. «Красота, - говорил он, - бывает разная». Когда разливается керосин, он отливает всеми цветами радуги. Но это не та красота, которая нужна художнику. Он любил говорить: «Павлиньи перья – красиво, да?»» (1).

Среди последних, кто вышел из ленинградской мастерской Осмеркина после войны, был Евсей Евсеевич Моисеенко (1916-1988), самый известный и талантливый из учеников. После смерти мастера Моисеенко принял на себя, можно сказать, роль «магистра» братства осмеркинцев. Широкое признание и высокие посты никогда не заслоняли память об учителе и заботу о товарищах, когда нужно было помочь, отстоять на комиссиях и выставкомах «левые» картины товарищей. В домашнем архиве сохранился автограф Осмеркина – рекомендация Сергею Осипову для персональной выставки в Москве.

Справа: Е.Е.Моисеенко, в центре: В.А.Любимова в мастерской А.Осмеркина. 1947 г.

«Рекомендация, - пишет размашистым упругим почерком на обрывке листа Моисеенко. - Осипов Сергей Иванович является видным ленинградским художником со своим неповторимым колористическим очарованием, художник весьма оригинальный и любимый. Его труд как педагога дает значительные результаты в воспитании молодых художников. Засл.деятель искусств Е.Моисеенко» (4).

Подготовка выставки «Памяти учителя» заняла почти полтора года, часть работ дали на выставку художники, часть – из коллекции. И когда все было готово, выяснилось, что не хватает работ Моисеенко. Понятно, что без него выставка была бы не возможна. И здесь снова сработало «братство». Не помню, каюсь, чей именно это был звонок, но уже на следующий день я отбирал работы Моисеенко в запасниках Музея Академии художеств. НИМХ предоставил четыре работы Моисеенко, за что я им сердечно благодарен. Спасибо!

К сожалению, накануне выставки ушла из жизни Евгения Байкова, которая вдохновила меня на изучение творчества осмеркинцев и организацию выставки. Светлая ей память! Не все художники смогли прийти на вернисаж. Так, по причине здоровья, мы не увидели на открытии Ивана Годлевского и Ольги Богаевской. Зато были Глеб Савинов, Евгения Антипова, Нина Нератова, Вера Любимова. Пришли и те, кто не был учеником Осмеркина, но не избежал «бациллы подлинной живописи»: Ростислав Вовкушевский (товарищ Годлевского по Академии), Леонид Ткаченко, Герман Егошин, Валентина Рахина, Ярослав Крестовский, Кирилл Гущин (преподавал с Осиповым в Мухинском училище) и др. Пришли сотрудники Государственного Русского музея А.Ф.Дмитренко, Л.В.Мочалов, В.М.Ахунов.

Евгения Байкова, дочь Ева (справа) и Ирина Соколова (слева). 1996 г.

Публикуемая ниже стенограмма открытия выставки стала возможна благодаря видеосъемке, которую осуществил Дмитрий Виноградов, фотосъемка – Дмитрия Саенко.

Елена Глевенко (директор Музея Н.А.Некрасова): Мы открываем выставку «Памяти учителя» - артиста, человека высокой культуры Александра Александровича Осмеркина. Сегодня наши залы вновь сияют. Они сияют «свежестью и яркостью красок». Глядя на эти работы, хочется жить, хочется радоваться этой жизни, какой бы сложной она ни была. Я поздравляю вас с этим, несомненно, большим  событием! Предоставляю слово заместителю директора Всероссийского Музея А.С.Пушкина Раисе Владимировне Иезуитовой.

Елена Глевенко открывает выставку "Памяти учителя". 1997 г.

Раиса Иезуитова: Дорогие друзья! Во Всероссийском музее А.С.Пушкина создалась очень красивая, замечательная традиция, несмотря на то, что мы литературный музей, мемориальный музей, открывать и экспонировать художественные выставки. Сегодня есть повод вспомнить Александра Александровича Осмеркина. Не только потому, что это был большой художник и яркая личность, но и потому, что он оставил после себя замечательных учеников, чьи работы мы видим здесь.

И есть повод второй. Потому что Осмеркин для нас не просто имя, это художник, который бок о бок «прожил» с Пушкиным большой кусок своей сложной, долгой и довольно не простой жизни. На этом пути он встретился не только с великими художниками, мастерами, у которых он учился и чьи традиции он продолжал, но он встретился и с замечательными художниками русского слова. Позвольте, я прочитаю, как хорошо он написал в своей автобиографии: «Русские поэты Пушкин, Есенин, Блок, Тютчев и др. - и в этот ряд с полным правом я бы поставила имя Некрасова, - открыли мне глаза на русскую природу» (2).

Раиса Иезуитова. 1997 г.

Особое место в этом ряду принадлежит Пушкину… Осмеркин не просто любил Пушкина, он всегда возил с собой томик стихов, дружил с пушкинистами… Любовь к Пушкину, к родной природе, он передал ученикам. Сейчас мы видим эти работы и понимаем, насколько значительны эти традиции. Сам Осмеркин писал: «Я убежден, что в искусстве живописи все великое создано так называемыми школами (венецианцы, испанцы, голландцы и т.п.), и отдельные мастера, как Рафаэль, Тициан, Веласкес и другие высятся не как отдельные гении-одиночки, а как вобравшие в себя все усилия предшествующих…» (2). И к этим именам венецианцев, голландцев мы вполне можем добавить осмеркинцев. Я предлагаю пройти и посмотреть эти удивительные картины, которые очень разные, но в них, по-моему, есть что-то общее. Я пыталась понять, что же в них общее. Это – любовь к искусству. А еще – любовь к своему учителю.

Елена Глевенко: С удовольствием передаю слово вдохновителю и организатору выставки, человеку поистине героическому, который в течение полутора лет отдавал все свои силы подготовке выставки, Николаю Юрьевичу Кононихину.

Николай Кононихин: Прежде всего, хочу поблагодарить всех, кто пришел на выставку. Очень рад и тронут тем, что многих выставка заинтересовала и не оставила равнодушным. Вчера корреспондент телевидения задал вопрос: «А, собственно, что нового в вашей выставке, зачем вы ее сделали»? Признаюсь, я что-то ответил, но и вчера и сегодня вновь и вновь возвращаюсь к этому вопросу.

Думаю, эта выставка сделана для того, чтобы показать истоки современной живописи Ленинграда – Петербурга послевоенного периода. Речь идет о мастерской Александра Осмеркина. Безусловно, она была не единственной мастерской в Академии художеств, и это не единственный источник современного искусства. Но мастерская Осмеркина оказала колоссальное воздействие не только на творчество и художественную жизнь своих учеников, но и на последующие поколения художников Ленинграда и Петербурга. Конечно, это дело и занятие специалистов, искусствоведов, историков искусства определить степень и широту влияния Осмеркина на ленинградскую живопись.

Николай Кононихин. 1997 г.

Но сам факт этого влияния очевиден, мы видим его в работах не только учеников Осмеркина, представленных на выставке. Это влияние заметно и в работах учеников этих учеников. Речь идет об учениках Евсея Моисеенко, Глеба Савинова и других художников, которые преподавали в Институте имени Репина и Училище имени Мухиной…

Глеб Савинов: Это могла бы быть выставка и должна была бы быть выставка во много раз больше и во много раз лучше. Александр Александрович преподавал в Ленинграде, преподавал в Москве, преподавал в Ереване. И всюду он был чудесным и любимым учителем. Он выпустил ряд прекрасных художников. Александра Александровича мы любили, любили этого чудесного человека - доброго, веселого, чрезвычайно высоко культурного. Человека, который видел в своих учениках не только учеников, но и будущих художников, которым он помогал встать на свой, каждому свойственный путь.

Александр Александрович был чудесный педагог, и мы чтили его как педагога. Но он был и чудесный художник. Кто-то сказал о нем так: «рыцарь живописи». И действительно, живопись была для него той прекрасной дамой, которой он служил всю свою жизнь. Многие из нас писали с ним рядом и видели, как восторгался он чудом жизни, проблемами искусства, как восторгался он самим процессом творчества и учил этому восторгу. Любитель поэзии, знаток Пушкина, близкий очень многим прекрасным людям…

Глеб Савинов. 1997 г.

Эта небольшая выставка, устроенная Николаем Юрьевичем Кононихиным, дала возможность нам увидеть друг друга  через много-много лет, ведь каждый из нас сейчас на двадцать лет старше того возраста, в котором умер Александр Александрович, так печально и трагически. От себя лично я благодарю Николая Юрьевича за то, что он принял на себя труды по организации этой выставки. А мы встретились и почтили память нашего дорогого Александра Александровича.

Анатолий Дмитренко: Глеб Александрович упомянул прекрасную фразу о рыцарстве Осмеркина… Когда мы говорим о рыцарстве, надо иметь в виду, что Александр Александрович был отставлен в конце 1940-х годов от преподавания, но его нельзя было отставить, отодвинуть, отринуть от искусства. Если называть первую черту, которая обусловила столь мужественный труд Николая Юрьевича, и кропотливый и подвижнический, то это то, что черты рыцарства по отношению к искусству были у всех художников, которые представлены на этой выставке. Они могли проявить свое рыцарство в разных обстоятельствах: обстоятельствах непризнания, болезни, непонимания, даже подчас своего круга, так называемых друзей, они продолжали быть с искусством.

И Евсей Евсеевич Моисеенко, один из наиболее ярких учеников, наряду с Глебом Александровичем, своим нравственным кредо имел «защитить в человеке человеческое». И делалось это при помощи искусства… Можно было бы даже избрать эпиграфом этой выставки прекрасный портрет, хранящийся в Русском музее, там где Александр Александрович в профиль сидит перед холстом. Это удивительный момент яростного лица, сжигаемого предощущением творчества, и еще не начатого холста. Это вхождение, это священное волнение творца. И это еще одна черта рыцарства - авторы, здесь собранные, тоже  испытывали это священное волнение.

Анатолий Дмитренко. 1997 г.

От мелодики удивительных вещей Сергея Ивановича, декоративных фантазий Тетерина, радостных, а иногда трагических озарений Глеба Александровича и Ольги Богаевской… Не цель сейчас перечислить всех, потому что возникает еще третья особенность. Он учил мыслить в искусстве. И художники, представленные на выставке, совершенно разные. Когда мы говорим о похожести, то это не похожесть кальки, это похожесть отношения к искусству.

Это входит в родовой менталитет вообще отечественной культуры, подвижнического отношения к искусству. Это даёт импульс, ощущение породненности, когда сомнительные утехи и сомнительные успехи не являются звездой творчества, но извлечение из природы, из человеческого характера, из палитры того, что можно назвать образом. Есть еще четвертое. Это понятие братства. Александр Александрович был человеком гордым, с большим достоинством, но его резкость никогда не унижала людей, она была направлена на утверждение человека, а не на то, чтобы его унизить, тем паче глумиться над ним. Все это пробуждает в художнике художника. Это братство людей, авторов этих картин, тоже является заветом Александра Александровича.

Нина Нератова у работы Льва Орехова. 1997 г.

Возвращаясь к вопросу журналиста Николаю Юрьевичу: «А что нового?»… Я бы поставил вопрос: «А что хорошего?» Ведь новое не всегда хорошее. Увидеть соцветие и единство, увидеть творческое братство и нравственную чистоту, увидеть способность к подвижничеству не в погоне за громкой славой – это и есть новое из хорошо забытого старого, чем, к сожалению, сегодня далеко не овеяны многие вернисажи, которые в избытке заменяют или подменяют искусство…

Показать искусство сейчас – это значит показать, напомнить об ощущении нового, которое никогда не уходит от художника. Гончаров как-то сказал однажды: «Художник кончается тогда, когда он перестает удивляться». Это детское, это юношеское, это творческое чувство – способность удивиться. Возможность высказать, поведать миру в цвете всегда жила и живет в творческом наследии Осмеркина, его заветах художественной школы, творчестве его учеников.

Ярослав Крестовский, Лев Мочалов и др. 1997 г.

Евсей Евсеевич говорил: «Работа над строем вещи – это работа над его смыслом». Это прекрасное сочетание, к какому бы жанру не обращались авторы этих работ, – есть живое наследие Осмеркина… И то, что устроители этой выставки думали об искусстве, а не о шоу – еще одна особенность этой выставки… В этом один из стержней понятия «ленинградская школа живописи». Спасибо большое устроителям и конечно авторам!

Лев Мочалов: Выставка, организованная при участии и под водительством Николая Юрьевича Кононихина, очень знаменательное и светлое событие в нашей жизни. И не только потому, что здесь представлена классная живопись, но и потому, что она опровергает схему неомифологии, согласно которой вся история наших предшествующих и достаточно мрачных десятилетий рисуется двумя красками: искусство официоза и искусство нонконформизма. И все художники, которые были в Союзе художников, они только прислуживались. Так нет, они служили, и служили не власти, не партноменклатуре, а искусству, высокой профессиональной культуре.

Когда я учился в Академии, мастерская Осмеркина была легендой, что там царит истинная живопись, истинное и раскрепощенное существование свободного художника. Когда мастерскую прикрыли в конце 1940-х годов, этот миф еще более усилился. Но так или иначе, бацилла подлинной живописи жила в Академии, потом стала жить в Союзе художников, образуя как бы срединный (не в смысле усредненности, а в смысле не метания в особые крайности) пласт очень эмоциональной и высоко культурной живописи, основанной на традициях и русской школы, и французской...

Лев Мочалов. 1997 г.

Как известно, Александр Александрович был одним из поздних представителей «Бубнового валета», а в тридцатые годы перешел на «зимние квартиры» импрессионизма. Но суть в том, что все эти художники исповедовали один принцип, что художник делает не предмет, а живопись предмета. Это говорил и Тырса, на свой лад это говорил и Петров-Водкин, и Малевич.

Это была общая пластическая культура начала века и 1920-х годов. И эту культуру он сумел передать своим ученикам: Моисеенко, Савинову, Богаевской, Тетерину… И не только им! Ведь я сказал «бацилла» не случайно! Эта «бацилла» пошла и дальше, сюда пришли и другие художники, шагнувшие дальше, использовавшие более широко опыт авангарда. Не случайно здесь на открытии выставки и Егошин, и Ткаченко, и ряд других мастеров. То есть, им это интересно, для них это питательно. Эта выставка – одно из важных звеньев потому, что она свидетельствует о непрерывности нашей культуры. Я поздравляю с этим событием всех участников. Спасибо!

Герман Егошин, Лев Мочалов, Евгения Антипова и др. 1997 г.

Николай Кононихин: Хочу высказать слова благодарности сотрудникам Музея-квартиры Н.А.Некрасова, Всероссийского музея А.С.Пушкина. Отдельно хочу поблагодарить Всероссийскую Академию художеств, которая предоставила для выставки работы Евсея Евсеевича Моисеенко. Хочу сказать слова благодарности всем художникам, которые смогли принять участие в выставке и смогли сказать слова, адресованные памяти Александра Александровича Осмеркина. А также родным и близким тех художников, которые не смогли это сделать сами. Думаю, они были бы довольны.

Ниже привожу мнения художников о выставке, высказанные на вернисаже.

Евгения Антипова: Выставка очень яркая, оптимистичная, красивая... Все прекрасно! Ростислав Вовкушевский: Реалистические, от сердца идущие мысли художников настолько убеждают и настолько морально нас поднимают, что эта выставка должна быть школой для современных художников, которые идут на поводу модных течений, во имя того, чтобы сделать свои работы выигрышными, чтобы поразить… Вот этого здесь нет. И я еще раз поздравляю организаторов выставки с очень хорошей и очень нужной выставкой!

Евгения Антипова и Ростислав Вовкушевский у работ Евсея Моисеенко. 1997 г.

Вера Любимова: Осмеркин – это была уникальная фигура в Академии художеств, как художник, как человек, как интеллигент того времени. Очень горячий человек, сердечный, добрый. Таких эпитетов даже не найти, насколько он был хорош по внешнему виду – он всегда ходил с бантом. Рассказывал о мастерских, в которых он бывал запросто, как приятель этих художников. Когда он приезжал, мы всегда навещали его в «Астории», приносили туда грузинское или армянское вино, которое он очень любил, поздравляли его. И были чудесные разговоры об искусстве… Мне он очень много дал, потому что я была скованной. Отец мой, ученик Репина, дал мне школу, а Осмеркин дал цвет, вдохновение. Спасибо вам!

Примечания:

1. Воспоминания учеников А.А.Осмеркина записаны в период подготовки выставки в 1996-1997 гг. Впервые опубликованы в Каталоге выставки: Кононихин Н. Памяти учителя. Выставка петербургских художников - учеников мастерской А.Осмеркина. Каталог.- СПб. 1997.

2. Высказывания А.А.Осмеркина и его учеников цитируются по книге: Никич А. Александр Осмёркин.- Москва: Советский художник. 1981.

3. Изображение фотопортрета А.А.Осмеркина с дарственной надписью Н.П.Нератовой от 16 октября 1952 г. впервые воспроизведены в компьютерном альбоме: Кононихин Н. Живопись Ленинграда - Санкт-Петербурга. Из частных коллекций. CD-ROM. - СПб. 1998.

4. Автограф Е.Е.Моисеенко – рекомендация С.И.Осипову (без даты) хранится в частном архиве. Впервые воспроизведен в компьютерном альбоме: Кононихин Н. Живопись Ленинграда - Санкт-Петербурга. Из частных коллекций. CD-ROM. - СПб. 1998.

Николай Кононихин, 5 ноября 2014 г.