Ученик Александра Осмеркина, Годлевский как никто другой из петербургских художников органично впитал эстетику «Бубнового валета» - московских сезаннистов, в творчестве которых переплавились традиции Поля Сезанна, Анри Матисса и неопримитива. Завет учителя «выявлять цветом форму в природе» стал методом построения картин, основанном на доминировании цвета и мощных цветовых пятен-заливок.
Я познакомился с Иваном Годлевским в 1997 году в его мастерской на канале Грибоедова, когда готовил выставку «Памяти учителя», посвященную ученикам Александра Осмёркина. Меня поразили тогда две вещи: яркие, не по-советски модернистские работы художника (датированные 1950-1960-ми годами) и сам художник - открытый и улыбчивый пожилой человек (89-ти лет!) в модной артистической куртке и ярком шарфе. Годлевский недавно вернулся из Франции, где прожил шесть лет. В 1991-1996 гг. у Годлевского прошли персональные выставки в крупнейших городах Европы, публика «на ура» принимала картины Годлевского, а самого художника с его очаровательной женой встречала аплодисментами! Вот она – богемная жизнь! Вот он – баловень судьбы! – подумает непосвященный человек и ошибется.
Иван Годлевский родился в 1908 году в деревне Добромеричи (ныне территория Польши). В страшные годы Первой мировой войны остался сиротой, вел беспризорную жизнь. Затем художественное училище в Киеве, учеба в Академии художеств в Ленинграде в мастерской А.Осмеркина. Снова война. В 1949 заканчивает Академию и очень скоро становится успешным преподавателем, парторгом и председателем секции живописи ЛОСХ, т.е. «службистом от искусства». Но за шесть лет не написал ни одной настоящей картины. Он по природе всегда был лидером и быстро добивался успеха везде, куда бы судьба и страшное лихолетье войн и революций его не заносили. И всякий раз судьба искушала его успехом и достатком. И всякий раз Годлевский выбирал искусство. В 1954 году он открыто выступает в Академии художеств против серости, безликости и фотонатурализма работ, представленных на Всесоюзной выставке, выполненных как по единому штампу и трафарету. Компания травли и обвинение в субъективном идеализме (у всех в памяти было живо недавнее осуждение Николая Пунина, ссылка в лагерь и смерть под Воркутой) вынуждает Годлевского выступить с открытым письмом-обвинением против Фрола Козлова – всесильного Секретаря Ленинградского обкома КПСС. В 1956 году Годлевскаий бросает все свои должности и посты и полностью отдается искусству.
Более года занимаясь наследием и семейным архивом Ивана Годлевского, бережно сохраняемого его дочерью Галиной Ивановной, я был поражен перепиской художника с дочерью, которая продолжалась более 30 лет, и в которой Годлевский делился самым сокровенным в жизни.
Николай Кононихин, куратор выставки
Из писем И.Годлевского дочери Г.Годлевской.
1982: «Нужна невероятная сила воли, чтобы пренебречь деньгами, которые валяются под ногами, и отдаться бескорыстному служению искусству, обрекая себя и семью на нищенское, полуголодное существование. Совмещать одно и другое почти невозможно. Искусство слишком ревниво и двоеженства не прощает».
1963: «За последние несколько месяцев в нашей области труда все разжевано и положено в рот. Остается только глотать... Когда чувствую приступы рвоты, выплевываю жвачку и отдаюсь влечению сердца».
1968: «Сейчас здесь около 40 человек, но все работают как один человек, авторов различить нельзя, в основном делают слащавые картинки, а не стремятся решать живописные проблемы. Я как-то одному сказал, что надо не картинки делать, а писать так, чтобы лошади шарахались».
1984: «И хочется плакать. Оплакивать свою неудавшуюся жизнь. 6 лет в кадровом составе армии, дальше фронт, остался жив, педагогическая и общественная работа. И только, когда была прожита большая половина паспортной жизни, родился художник. Сколько можно было бы создать при нормальном процессе развития, если бы рождение художника произошло в 25 - 30 лет?»
1981. «Открытие выставки в Пскове для меня имеет особое значение. 23 года назад, точнее в январе 1958 года, я приехал в Псков. Псков меня поразил! Это было чудо наяву! Стремился выразить испытанное мною впервые такое сильное чувство восторга. А для этого надо было иметь ясное представление о целом, то есть свою концепцию виденного.
Преодолевая академическую, обезличивающую систему выражения, которая сводится к одинаковому выполнению подробностей по всей плоскости картины, когда пуговицей на платье интересуются столько же, сколько глазом человека, стремился находить обобщенный язык, выражающий только главное. И это привело к тому, что именно здесь во Пскове во мне пробудился художник со своим индивидуальным языком».